Бетонная утопия. О наболевшем, функциональном и неправильном. Часть 1

Буквально недавно, 10 апреля, в Киеве снесли 120-тилетний дом Ивана Уткина. Несмотря на общественную огласку, усилия активистов и предполагаемое отсутствие разрешений, застройщик всё равно начал демонтаж.

На месте старой усадьбы будет отель. И хоть я и не являюсь сторонником всего старого, подобные действия вызывают у меня огромное возмущение. Но поговорить хотел бы не только и не столько о доме Уткина, сколько о главном виновнике происходящего.

Этот признанный мэтр армированного бетона повлиял на слишком большое количество процессов, чтобы оставаться безнаказанным. У меня горит, и добро пожаловать на интервенцию Ле Корбюзье!

Для начала небольшая историческая справка для тех, кто совсем не в теме.

Французский швейцарец, модернист, функционалист, глобалист, художник, дизайнер, архитектор, автор «Модулора» и прочая, прочая, прочая. Облизанный, обласканный и вознесённый на пьедестал, святая святых любого первокурсника архитектурного факультета, Шарль-Эдуард Жаннере-Гри, более известный как Ле Корбюзье, или «тот мужик в смешных очках и бабочке».

Дядя действительно культовый. Один из важнейших архитекторов прошлого века. Не являясь первопроходцем в многих вещах, ему приписываемых, он, тем не менее, остался в истории как самый яркий идеолог.

Мало кто сегодня помнит Лооса, или скажет, что основные принципы архитектуры Корбюзье, такие как плоские крыши, железобетонный каркас и свободный план — это на самом деле подвиг Гарнье, Райта и де Бодо. А Шарля помнят. Но мы же тут не для того, чтобы его ещё раз похвалить, правда?

Что же с ним не так? Ведь дом — это действительно машина для жилья. А урбанизация, действительно, прибыльна, не убыточна, повышает доходность участка и далее по цитатам.

Следует заметить, что Корбюзье — это продукт своей эпохи, эпохи индустриализации, радикализма, нигилизма. Он возвёл пуризм в абсолют, с манией, свойственной лишь религиозным фанатикам. Откровенно говоря, он и был фанатиком, проповедником собственного художественного диктата.

Но, имея на одной чаше весов радикалов «здорового человека», таких как Адольф Лоос, старина Мис и мистер Райт, на другой торжественно восседают личности абсолютно полярные — Гропиус и Ле Корбюзье. При эстетическом радикализме Райта, Лооса или Миса они не имели ничего общего с радикализмом социальным.

Ле Корбюзье и Гропиус равным образом противостояли этой индифферентности. У этих двух увлечённость серийной, дешёвой продукцией одинаково сильна. Но есть одно существенное различие.

Гропиус проявлял себя как последовательный сторонник «демократической» архитектуры и столь же последовательный противник уникальности, за которой он усматривал социальную исключительность. Ле Корбюзье лишь использовал — там и тогда, когда это было удобно, — популярные во Франции идеи «жилища для рабочих».

Но идея стандарта, бывшая для Гропиуса средством, у Ле Корбюзье вырастает в принцип. Гропиус, бывший ригористом в собственной творческой практике, отнюдь не был диктатором, и независимо от устремлений руководителя Баухауз как целое всё более склонялся в сторону разработки стиля.

Проще говоря, Ле Корбюзье — ригорист до мозга костей, никогда не сомневающийся в монопольном владении истиной. И сама идея множественности мнений для него недопустима.

Конец XIX и начало XX века с индустриализацией, научным прогрессом и бурным ростом населения вызвали нужду в быстром, простом и дешёвом строительстве: минимализм в архитектуре — естественная заслуга времени, а не архитектурных школ. Низкий поклон Баухаузу, но так ли человек по природе тянется к простым формам? Не оказалась ли философия дизайна последнего столетия навязанной и принудительной?

У Корбюзье кубизм не был временным увлечением, быстро выродившимся в манеру. Для него это образ устройства мира, собираемого, как на конвейере, из простейших элементов.

Этим созидательным пафосом проникнуты все публикации в журнале «Эспри нуво», впервые вышедшем в свет в 1920 году. Для Ле Корбюзье, быстро принявшего на себя роль единоличного лидера журнала, это название отнюдь не было чистым знаком.

Дух героизированного машинизма, дух, освобождённый из заточения гением одного героя, — вот что такое «Новый дух». Это дух пуризма. Реформации как таковой — длительная увлечённость Ле Корбюзье историей протестантской секты, к которой принадлежали его швейцарские предки, отнюдь не случайна у этого борца со всем «случайным».